Огненные врата - Страница 23

Варвара хорошо изучила своего пса. Не прошло и десяти секунд, как в железную дверь негромко стукнули два раза и потом еще один. Варвара отодвинула тяжелый засов. В не самую просторную в мире комнату протиснулась Дафна. Навьюченный сумками Мефодий подзадержался, читая объявление на железной двери:

...

«Уважаемые москвичи и гости столицы! В случае каких-либо вопросов, связанных с использованием данного помещения, шума, жалоб или нарушения пломбы звоните в эксплуатационный отдел «Гормост».

Дальше почему-то следовал сотовый телефон Варвары.

Меф вошел. Добряк перестал рычать, вильнул хвостом и принялся обнюхивать пакеты.

– О, привет! Давно вас не было! – сказала Варвара. – Чего вы там притащили? Пожрать? Положите где-нибудь!.. А изоленты у вас, случайно, нету? Так я и думала!

– Ее можно заинтересовать только изолентой! А меня нет! Я всем интересуюсь! – заявил Корнелий, начиная деловито рыться в сумках.

– Ха-ха, – деревянным голосом сказал Меф.

Он попытался улыбнуться, но только оскалился, издав непонятный самому звук. Ему было скверно до тошноты. Хотелось скорее выскочить наружу. И будь что будет. Меф ощущал себя как человек, случайно раздавивший соседскую девочку и пришедший к ее родителям извиняться.

Порой Мефодий ненавидел Варвару за то, что виноват перед ней. В такие моменты ему не то что навещать ее не хотелось, но и весь центр Москвы казался «оварваренным» и страшным. Тяжело ощущать, что ты причинил кому-то боль и не можешь отыграть назад. Если в такие дни Дафна отправлялась к Варваре, то Мефодию палкой приходилось загонять себя в рамки человечности и идти вместе с ней.

Дафна же, словно что-то чувствуя, вечно выбирала именно такие дни.

– Меф, ты что-то сказал? – Варвара запоздало отреагировала на его деревянное «ха-ха».

«Я обезглавил твоего папу. Понимаешь, так получилось… А вот тушенка с кониной. Тебе смешно?»

– Кто, я? Нет, ничего! – спохватился Буслаев.

Он огляделся. В комнате у «гражданки Гормост» ничего не изменилось. Плакаты гражданской обороны, вентилятор; лампочка, вздрагивающая, когда сверху проносятся машины. Грузовая машина – сильная дрожь. Легковая – едва заметное подрагивание.

Варвара заметила, что Мефодий то и дело переводит взгляд на диван, на котором когда-то спал мечник.

– Квартиранта ищешь? – спросила она кисло.

Меф сам не помнил, что ответил. Хотя ответа от него и не ждали.

– Сгинул дядя! Не пойми куда делся… Барахло свое бросил. Если хотел слинять, мог бы хоть попрощаться приличия для. Правда, висюльку вон оставил. И на том спасибо! – Варвара качнула пальцем медальон, висевший у нее на шее.

Несмотря на внешнюю небрежность движения, Буслаев почувствовал, что медальоном «гражданка Гормост» дорожит. Он висел на новом желтом шнурке из тех, что продаются для мобильных телефонов.

Мефодий засопел. Варваре никто не сообщал о гибели Арея: ни Дафна, ни Улита, передавшая медальон, ни Корнелий, ни изредка навещавший ее Эссиорх. Ни у кого не поворачивался язык. Однако Варвара все равно что-то улавливала.

– Как бы его не пристукнули, задиру этого! Вечно он влезал в истории! – сказала она, и Мефу показалось, что горло ему сдавили наброшенной сзади удавкой.

К счастью для него, Варвару перебил Корнелий, влезший с каким-то вопросом про суп. Рядом с Варварой связной света был так возмутительно счастлив, что Мефа это даже озадачило.

С его точки зрения, казаться до такой степени довольным было просто опасно. Человеку свойственно преуменьшать свое счастье, чтобы получить еще кусочек на бедность. Налог на недовольство, так как каждый знает, что недовольные получают больше. Их утешают, успокаивают, ковыряются у них в ушках, уделяют им больше внимания и всякое такое прочее.

Корнелий же был счастлив на полную катушку, на все восемь зубов. Потому что когда улыбается нормальный человек, видны только восемь верхних зубов.

Перепоручив недоваренный суп Дафне, связной света извлек флейту и, терзая ее, начал исполнять маголодии собственного сочинения.

У Эссиорха, рисовавшего много и жадно, Корнелий заразился творчеством в самом грустном его проявлении. Если Эссиорх никогда не считал себя гением, то у Корнелия это стало отправной точкой. То есть вначале он ощутил, что он гений, а уже после стал определяться, в какой именно области.

Перепробовав себя поочередно в живописи и скульптуре, Корнелий остановился на музыке, как на искусстве, не оставляющем вещественных улик дилетантизма. За музыку обычно бьют один раз, а за живопись могут и многократно. День юный творец обычно начинал с того, что долго лежал в кровати и громко ныл, требуя к себе внимания. Ему казалось, так поступают все гении. И внимание он получал: после десяти минут нытья из соседней комнаты приходила Улита. Стуча каменными пятками, этот делегат от человечества молча переворачивал кровать вместе со страдальцем и уходил.

– Я тебя не прощу! Никогда! Даже не умоляй!.. – кричал ей вслед обиженный гений.

Затем страдалец поднимался с пола, оскорбленно чесал спину и перемещался мучиться на кухню. На кухне он пил обжигающе горячий кофе, одновременно опуская ноги в таз с ледяной водой. Потом садился на подоконник и долго играл на флейте.

Действие его маголодий было непредсказуемым. Иногда в небе скапливались тучи и проливался затяжной дождь. Порой на улице скисали лужи или снег окрашивался в синий цвет. Или у дома собиралось столько голубей, что не было видно земли. Улита кидалась спасать с балкона белье, а Эссиорх три дня не мог отмыть свой мотоцикл.