Огненные врата - Страница 22

Они прошли по Моховой, у государственной библиотеки свернули и неподалеку от «Арбатской» наткнулись на продовольственный магазин, чудом уцелевший в центре, где проще купить колье, швейцарские часы или гоночный болид, чем батон хлеба. Из выведенной наружу трубки кондиционера в подвешенную бутылку грустно капала вода.

В торговый зал с рюкзаками не пускали. Депресняка пришлось запереть в камере хранения. Он мерзко орал и дебоширил, пугая мирных и жалостливых бабулек.

– Ты меня любишь? – Вопрос Дафны прозвучал, когда Меф нагружал тележку консервами для Варвары.

Буслаев удивленно повернул голову. Он выуживал зажатую между двумя коробками банку тушенки, и на любовь к Дафне внимания у него не наскребалось.

– Ну да! Само собой!

Дафну ответ не удовлетворил.

– Как именно ты меня любишь? – спросила она.

– Пламенно, – Меф поймал завалившуюся на него шпротную пирамиду.

Будь он философом, он пояснил бы, что любить даже самого хорошего человека нельзя двадцать четыре часа в сутки. Это пиковое состояние, которое удерживается только несколько минут в день. В прочие часы и минуты любовь переливается в десятки других чувств – нежность, товарищество, дружелюбную полусердитость, ворчание и т. д. На другое у нее просто не хватает накала. Едва ли муж, в одиночку волокущий с четвертого этажа старый диван, который жене вздумалось выбросить в двенадцатом часу ночи, испытывает к своей половине какую-нибудь особенную любовь. А между тем, и это тоже проявление любви. Но Буслаев философом не был. Он был практик, живущий в практическом мире и старающийся совершать практические поступки.

Именно поэтому он ободряюще толкнул Дафну плечом и повез тележку к кассе. Потом остановился и оглянулся. Дафна смотрела на него все так же непонятно, почти с мольбой.

– Слушай, чего я подумал! Варвара же лошадей любит? А если купить ей конскую тушенку? Ну ради прикола! – ляпнул Буслаев.

* * *

В середине мая, когда деревья опушились зеленью, Варвара нашла себе другую работу. Работала она через день плюс каждую субботу, на чью бы смену суббота ни приходилась. «Гражданка Гормост» возвращалась вечером усталая, выжженная солнцем, но довольная. Скулы румянились жаром. Нос облез. Плечи тоже облезли. Видны были белые полоски от майки.

Работала она рядом с «Коломенской» – следила за прокатными лошадьми, которых было у нее две: старый пофигистски настроенный мерин Чуфут и пугливая молодая кобыла Чайка, которая могла понести даже от пролетевшего воробья или висевшей на дереве ленты. Спрятаться от солнца было негде – лошади стояли на асфальте футбольного поля. Катать кого-либо за пределами поля было строго запрещено после случая, когда убежавшая у Варвариной сменщицы Чайка едва не утопила в пруду десятилетнюю девочку.

Сегодня Варвара была выходная. У нее сидел Корнелий и чистил картошку, пуская кожуру извилистой змейкой. Варвара ремонтировала настольную лампу, используя вместо отвертки тесак. Рядом лениво ворочал лопастями вентилятор.

– Варвара! – говорил Корнелий, волнуясь. – Я буду краток, ибо краткость – сестра таланта, супруга гения и мать мудрости. Без краткости нет ни успеха, ни победы, ни уважения к чужому времени. Как друг и отчасти вдохновитель спартанцев, научивший их говорить лаконично, я не позволю себе злоупотреблять твоим терпением и сразу перейду к сути проблемы… Я люблю тебя, Варвара!

Он наклонился к Варваре и задел ее по носу болтающейся картофельной кожурой. «Гражданка Гормост» зевнула.

– Не загораживай свет! И не торчи рядом! Без тебя жарко!

Корнелий печально распрямил спинку.

– Ты красивая. Я умный и храбрый. Мы прекрасная пара! – сообщил он.

Варвара сдула со лба челку.

– Сгинешь, а? По-хорошему?

– Запросто. Но знай: я ухожу навсегда! – пригрозил Корнелий и… передвинулся ближе к столу.

На электроплитке кипел суп. Под столом, похожий на медвежью шкуру, неподвижно лежал Добряк. Не шевели пес изредка ушами, его можно было принять за дохлого.

Минувшая зима далась Добряку нелегко. Хозяева киосков на Новом Арбате его уже знали, что затрудняло охоту. На морде появился шрам, доходивший до кончика носа. Шерсть на нем не росла вообще. В районе лба свежий шрам пересекался с другим шрамом, шерсть на котором была седой. Почему шрамы так отличались, Варвара не могла объяснить. Равно как и не знала, где Добряк его получил. То ли машина ударила номерным знаком, то ли поплатился за свои проделки с курами гриль.

– И вообще, колючая ты какая-то! Ну что тебе стоит быть нежной, женственной? Всякие там юбки, каблуки, прочая женская спецодежда… – пробуя, Корнелий зачерпнул ложкой суп. – Кажется, соли маловато… И перец-горошек не помешал бы! Чего вот ты, например, с этой лампой связалась? А?

– Плюнь на руку! – велела Варвара.

– Зачем? – удивился Корнелий.

– Чтобы мокрая была. А теперь подержи здесь!

Корнелий послушно взялся за провод.

– Теперь тут! Первый не отпускай!

Корнелий взялся за другой провод и, завопив, подскочил на полметра. Электрический разряд заставил его щелкнуть зубами.

– Спасибо! Я хотела выяснить, можно ли обойтись без заземления! – поблагодарила Варвара.

Внезапно Добряк под столом поднял морду и негромко зарычал.

– Кто-то идет! – сообщила «гражданка Гормост».

Корнелий прислушался. Толпа снаружи гудела, как горный поток. Кто-то вещал в мегафон, уговаривая купить лотерейный билет.

– Кто спорит? Еще как идут! – согласился он.

– Кто-то идет к нам! И Добряк его знает!

– Почему?

– Шерсть на загривке лежит. Когда идет чужой, она встает дыбом.