Виктор начал осторожно готовить пальцы, в которых была спрятана стрелка, но тут что-то качнулось у самых его глаз. Он прищурился, пытаясь понять, что это. Русский воин, привстав в стременах, заносил отломанный меч. Между уздечкой и конской гривой была продернута бечевка.
Виктор Шилов разжал пальцы. Оставив стрелку на земле, он тронул всадника.
– Откуда у вас это? – спросил он.
– Где? А, мальчик один дал!
– Маленький мальчик?
– Не очень. Местами даже большой, – честно сказала Гелата, вспоминая Зигю. – Не говори сейчас ни о чем! Закрой глаза! Сейчас ты уснешь! А когда проснешься – будешь здоров!
Виктор послушно кивнул. Сон наваливался на него, точно перина. Веки слипались. Ему показалось: он снова маленький. Растянутую резинку времени отпустили, и она вернулась назад.
– Дай мне это! – сонным голосом попросил он.
Гелата ничему не удивлялась. Когда часто имеешь дело с больными, перестаешь поражаться странным желаниям и, напротив, начинаешь удивляться нестранным. Она сняла бронзового воина с шеи и вложила его в руку Шилову.
– А если тот мальчик будет искать? – забеспокоился он.
– Не волнуйся. Я скажу, что отдала его тебе. Спи!
Виктор заснул покорно и крепко. Гелата подозвала своего оруженосца:
– Придумай что-нибудь! Надо забрать его отсюда!.. Он почти здоров, но спать будет долго. Ему надо восстановить силы.
Оруженосец наклонился и без церемоний перекинул Шилова через плечо.
– Ну пошли, что ли, бедолага! – прогудел он.
Виктор покачивался на могучем плече, не выпуская из спящей руки поцарапанного всадника с отломанным мечом. Оруженосец Гелаты оказался не лишенным своеобразного чувства юмора. Он отнес Шилова в Серебряный Бор и бережно сгрузил в тенистые кустики недалеко от пляжа, накрыв лицо газеткой и поставив рядом пустую банку из-под пива. На общепринятом в Москве летнем языке это означало то же самое, что картонная табличка на гостиничной двери с надписью «Do not disturb!» – «Личность многогранно задумалась! Не трепать нервы!».
Свет учит меня постоянно. Всем, что со мной происходит. И внешними событиями жизни. И прочитанными книгами. И тем, что я порой внутренне замираю, тупею и цепенею. И ленью моей, и вялостью, и простудой. И людьми, с которыми я встречаюсь, и их случайно неслучайными словами. И улыбками. И морщинками у глаз.
Чтобы услышать свет – надо бежать в тишину. В покой, в мысль. Надо не жалеть себя. Не перекармливать. Не провисать.
Эссиорх.На обратной стороне холста
Порой Ирке казалось, что единственная способность, которая у нее сохранилась, – ощущение полноты рядом стоящей чашки. Она всегда могла определить, есть ли там что-нибудь, не заглядывая в чашку, и даже с закрытыми глазами. Вот и сейчас она знала, что чая осталось ровно на один глоток, и оттягивала момент, когда придется затевать новую возню с заваркой.
И тут за спиной у нее выросла любимая тень. Ирка оглянулась. Вошедший Матвей смотрел на нее как-то непонятно.
– Ты готова? – спросил он.
– К чему?
– Просто скажи: «Да!» и закрой глаза.
Ирке в такие мгновения всегда не хватало доверия.
– Я так не могу. Я должна знать, к чему я должна быть готова!
– Лучше не знать, – сказал Багров. – Закрой глаза!
Ирка заставила себя закрыть глаза.
– Теперь представь, что ты держишь меня за руку.
– Представить? Я и так могу взять тебя за руку!
– Представь, – мягко повторил Багров. – И не отпускай ее, пока я не скажу!..
Вспышка.
Черное море не было черным. Ирка и Багров увидели его белым, отсвечивающим и литым. Солнце уже скользнуло за край моря, и даже места не угадывалось, где оно утонуло. Они сидели на старых ступенях. Когда-то здесь был причал, от которого торчали ржавые зубья свай. Ступени сохранились лучше. В выбоинах неподвижно стояла коричневая, гнилая вода. К ступеням примыкала полоска сухой травы, на которой висели белые продолговатые улитки, похожие на цветы. Целые созвездия цветов. Они вначале так и подумали – цветы. И после только разобрались: улитки.
Чтобы перенести Ирку на море, Багрову пришлось очень потрудиться. Сам бы он телепортировал легко, но тут вымотался так, словно пешком прошел пустыню.
– Ты рада? – спросил Матвей.
– Да, – Ирка панически искала глазами плед, чтобы укрыть свои ноги. Матвей не подумал о нем при телепортации. Равно как и о коляске.
Поняв, что беспокоит Ирку, Багров на мгновение закрыл глаза. Официант ближайшего кафе решил, что скатерть сорвало ветром. Так она и примчалась к ним, сопровождаемая безнадежно отставшими воплями, со следами разлитого вина и гусиного паштета.
Матвей укрыл Ирке ноги. Спокойно укрыл, чтобы она видела, что он не стыдится ее ног и они его совсем не пугают.
– Я хочу сделать тебе подарок, – сказал он мягко.
Ирка посмотрела на море.
– Ты его уже сделал!
Матвей покачал головой.
– Это не подарок. Это антураж к подарку… Ты готова? Тогда закрой глаза и протяни руку!
– Опять мысленно? – Ирка очень любила Матвея в этот момент.
Он мотнул упрямой головой.
Забыв о своем обычном правиле знать все наперед, Ирка доверчиво протянула руку. Закрыла глаза. В ладонь ей легло что-то холодное.
– Можно открывать?
– Нет еще… – Матвей запнулся. – Скажи: ты согласна это принять?
– ДА!
– Что бы это ни было?
– ДА! Да! Да!
– Тогда сожми пальцы. Крепко!
Ирка крепко сжала руку. Потом открыла глаза и стала ловить лунные лучи, чтобы разглядеть то, что лежало у нее на ладони. Разглядела и вскрикнула. В лунном свете маленькие ноги на шнурке слабо серебрились. Казались живыми и… отрезанными у кого-то.