– Немного, – лениво отозвался Шилов и так неподражаемо передал парой штрихов выражение лица Лигула, что Пуфс испугался даже улыбнуться. Мало ли с какой целью подослан этот паренек?
Некоторое время Пуфс перечитывал письмо, пытаясь между строк углядеть, должен ли он, атакуя валькирий, сберечь Виктору Шилову жизнь. В свитке это никак не прочитывалось, но своим опытным в делах мрака носом Пуфс унюхал, что Лигул юношей дорожит.
– Не хочешь отдохнуть часик? Там между плахой и дыбой есть раскладушка, – приветливо сказал он.
Плаха, гильотина и дыба – не муляжи, а с реальной историей – были элементами нового оформления приемной, продуманного лично Пуфсом. Как показывала практика, они помогали арендателям стать сговорчивее.
– Я лягу на скамью для распиливания. У нее высокое изголовье, подушка не нужна, – равнодушно ответил Шилов.
Пуфс тревожно моргнул. Хорошего мальчика прислал ему Лигул!
Когда Шилов ушел, Пуфс, как паук, забегал по кабинету. Изредка он боком подскакивал к столу и что-то спешно записывал. Именно потому, что новый начальник русского отдела был трусом, операцию он продумал тщательно, как ее никогда не спланировал бы ни один храбрец.
Когда все было готово, он подбежал к двери, выглянул и позвал. Спустя минуту в кабинете Пуфса стояли комиссионер по прозвищу Штрихкод и два младших стража-канцеляриста – самые исправные подчиненные нового начальника русского отдела. Всех их отличало адское честолюбие, а Штрихкода еще и бугристый нос.
Этот нос очень облегчал Штрихкоду работу. Сотни порядочных граждан лишились эйдоса лишь потому, что презрительно отнеслись к приставучему пьянчужке, который, вцепившись им в рукав, нес явную чушь, требуя отказаться от какого-то эйдоса. Учитывая, что момент всегда подбирался тактически верный – вроде опоздания на поезд или самолет – результативность была исключительной.
– Предстоит опасное дело! Найдите и приведите мне мое боевое тело! – велел Пуфс.
Канцеляристы засмущались и плечиками выдвинули вперед комиссионера.
– А если… – опасливо начал Штрихкод.
– Что «если»? – резко спросил Пуфс.
– …если оно не пойдет? Или начнет драться?
О мощи боевого тела Пуфса в русском отделе слагались легенды.
– Оно пойдет! Оно очень любит «сё-нить шладкое»! – с холодным раздражением ответил Зигги Пуфс.
– Да, но среди ночи…
– Оно любит «сё-нить шладкое» круглосуточно! Главное, не попадитесь его мамуле под… – Пуфс замялся, выбирая между «под горячую руку», «под горячую ногу» и «под горячую магию».
Ничего не выбрал, злобно ощерился и приказал своим сотрудникам провалиться. Молодые стражи сгинули сразу, а Штрихкод притворился, что принял приказ буквально. Он завертелся на месте, замахал руками и, придав лицу дурковатое выражение, шурупом вкрутился в пол.
– Клоун! – проворчал Пуфс.
Итак, где мы терпим нападение от врагов, там, без сомнения, и сами сильно с ними боремся; а кто этой брани не чувствует, тот оказывается в дружбе со врагами.
Лествица
Дежурство Бэтлы и Таамаг подходило к концу. Оставалось минут пятнадцать. Чтобы не скучать, Таамаг гоняла котов, которые на шиферной крыше вздумали устраивать разборки.
– И кинуть нечем! – жаловалась она Бэтле.
– Да чем они тебе мешают?
– Непорядок, – заявила Таамаг. – Под ними – врата вечности, а им лишь бы горло драть. А ну пошли отсюда! Они хоть понимают, где сидят?
Бэтла ковырнула каплю краски на воротах трансформаторной будки. Внутри капля оказалась пустая.
– Много понимать – вредно. Мало понимать – опасно. Лучше понимать средне, – заметила она.
Таамаг, прислушиваясь, вскинула голову:
– Слышишь? Да оставь ты в покое краску! Ты ничего не замечаешь?
– Нет.
– Голуби за гаражами взлетели!
Бэтла хмыкнула и предположила:
– Машины испугались.
– Чтобы пугаться машин, надо иметь мозг. У московских голубей его нет… Иди посмотри! Там что-то не так!
Валькирия сонного копья тронулась с места и вдруг остановилась.
– Твой оруженосец! – удивленно сказала она.
Таамаг и Бэтла разом уставились в одну сторону. По тихому московскому дворику, по слежавшемуся ковру из тополиного пуха, зигзагами бежал атлетического сложения мужчина в светлой водолазке и черных джинсах. В руках он держал круглый щит с острым выступом в центре и отточенными краями – любимый боевой щит валькирии каменного копья.
Оруженосец пыхтел, несся молча и яростно. На бегу он не кричал, понимая, что делать две вещи одинаково качественно не получится.
– Чего это он? – удивилась Бэтла, не видевшая за оруженосцем никакой погони.
Все же она вызвала свое копье и держала его в руке. Их разделяло не больше тридцати шагов, когда оруженосец, споткнувшись, качнулся в сторону и продолжал бежать, все сильнее кренясь вперед и балансируя руками. Он бежал неловко, как по льду. Сильное тело совсем не хотело падать, но все же рухнуло. Бэтла и Таамаг увидели, что в спине у оруженосца дрожит нечто тонкое, беспокойное, вонзившееся не прямо, но под большим углом. Легкое метательное копье с бамбуковым древком.
Скользнув взглядом по двору, Таамаг увидела худощавую фигуру, прогнувшуюся в броске, с вытянутой вперед правой рукой. Прежде чем она успела разглядеть еще что-то, фигура юркнула в тень гаражей, цепочкой замыкавших двор со стороны Серебряного Бора.
Упавший оруженосец привстал и что было сил швырнул щит.
– Хозяйка! Прикройтесь! – крикнул он.
Щит, пыля, подкатился к ногам валькирии. Таамаг на секунду застыла, а потом, наклонившись, подняла его. И вовремя. Сорвавшаяся с крыши пятиэтажки стрела ударила в край щита, соскользнула и вонзилась в землю. Стрелял суккуб, которого Мамзелькина по особому заказу Пуфса сострочила из частей тел лучших лучников земли, используя вместо ниток человеческие жилы. Зная жадность Пуфса, Мамзелькина схалтурила и не стала учитывать, что части тел разных лучников плохо подходят друг другу. По этой причине суккуб никак не мог пристреляться и делал неверные поправки на высоту и на ветер.